Кругом теснота. Ощущение, что тебя отталкивают, оттесняют в переполненном метро, в магазине, на службе, даже у киоска с лотерейными билетами... Кто-то все время забегает вперед и получает то, что, казалось, по праву принадлежит тебе. Все словно сговорились держать тебя и не пущать. Но оглянувшись, понимаешь, сколько бедолаг, подобно тебе, пытается протиснуться в узкую щель...
Привыкнув стоять в длинных очередях, мы поняли свободу как бег наперегонки в беспорядочной толпе за туманным “всеобщим счастьем”... Одним — на всех. Главное — успеть туда, где что-то кому-то дают, и тоже успеть ухватить. У нас нет понятия О СВОЕМ месте в жизни. Иначе зачем бы мы задавались странным вопросом: “Почему люди уезжают из страны?”, или “Как остановить “утечку мозгов?”. Может быть, они потому и “утекают”, что избыток любого вещества, переполняющего сосуд, выталкивается из него по элементарным физическим законам. Если нет места в сосуде, следует искать СВОЕ место вне его.
Может быть, это объяснение не вполне подходит к так называемым “волнам эмиграции” в советское время, ибо тогда действовали другие, противоестественные законы. Но с тех пор, как появилась возможность выбора и свободного передвижения по миру, отъезд интеллектуальной элиты на заработки в разные концы света, мне кажется, объясняется именно «избыточным весом» этой элиты, взращенной на бесплатном и общедоступном образовании. Тех, кого принято называть “мозгом нации”, оказалось больше, чем требуется для нормального функционирования организма. Можно, конечно, жалеть о том, что уезжают “самые-самые”(что само по себе и неудивительно: ведь отъезд и поиск работы на новом месте требуют энергии, предприимчивости и способности вступить в конкурентную борьбу). Но то, что “колосс” не удержится на глиняных ногах разрушенной экономики, стало ясно с первых лет российской перестройки.
| |
| Борис Сергеевич Павлов |
| |
| Харбор-бридж. Окленд. |
Но все-таки, когда говорить приходится не вообще о тенденции, а о судьбе конкретного человека, трудно избавиться от эмоций. Трудно удержаться от размышлений, почему именно этот, а не другой человек оказался “с краю” и нашел свое место за границей? Почему какие-то иноязычные студенты пользуются его талантом, а не наши? В глубине души подтачивает червь обиды: почему же мы выталкиваем лучших, более способных, более уважаемых...
Эти мысли мучили и меня во время разговора с профессором Борисом Сергеевичем Павловым, бывшим профессором кафедры высшей математики и математической физики физического факультета нашего университета, а ныне профессором Оклендского университета в Новой Зеландии. Хотя уехал он по собственному желанию и о выборе своем, похоже, не пожалел, и друзей своих в Петербурге и на просторах бывшего СССР навещает чаще, чем мы, живущие здесь, навещаем друг друга. Можно порадоваться за него и пожалеть о нас... Впрочем, откуда эта потребность обязательно разделять: “он” — и “мы”? Ведь его судьба в каком-то смысле — наша судьба, а его рассказ — о нас...
— Я хотел уехать в Швецию. Первая попытка получить должность профессора в этой стране была довольно успешной: я получил хорошие отзывы от очень крупных математиков. Но предпочтение все же было отдано моему шведскому коллеге, что вполне понятно: Швеция — для шведов. Свою аппликацию (заявление) на другую должность в этой же стране меня уговорил снять мой хороший друг и прекрасный математик, пытавшийся провести на нее другого нашего ученого. Примерно в это же время один из моих учеников сказал мне об открывшейся вакансии в университете Новой Зеландии. В этом сообщении был оттенок юмора, потому что до этого я довольно часто шутил , что вообще уеду из страны, притом обязательно в Новую Зеландию. Когда меня спрашивали:”Почему именно туда?” Я отвечал: “Потому, что это с другой стороны земного шара. Здесь — надоело!”
— Дошутились...
— Но мне всегда было интересно и симпатично всякое упоминание о Новой Зеландии. И в самый последний день я послал туда по факсу свое заявление. Но не учел особенности календаря: в Новой Зеландии уже наступил следующий день и мое заявление, таким образом, опоздало. Позднее я узнал, что на этом основании мне был послан отказ, которого я, в свою очередь, не получил. Но потом они передумали и решили мою кандидатуру рассмотреть. Спросили мнение крупного математика из Новой Зеландии, работающего в США , а тот поинтересовался мнением своих коллег из Петербурга, после чего я был приглашен на конкурс, выступал с лекцией. В результате я был принят на работу и остался жить в Окленде — крупнейшем городе Новой Зеландии с населением более миллиона человек. А всего в Новой Зеландии, замечу, живет три миллиона человек. Это очень маленькая и счастливая страна. Погода ровная весь год, а экономика стабильная: практически нет инфляции. Мне там очень уютно.
— А в смысле профессиональной самореализации, что дает вам работа в Оклендском университете? Чувствуете ли вы себя равным среди новозеландских коллег? Мне не раз приходилось слышать, что в Западной Европе и Америке наши специалисты представляют из себя дешевую рабочую силу, что российские профессора соглашаются работать за мизерное вознаграждение, несопоставимое с зарплатой своих западных коллег...
— Это неправда! Этого просто не может быть по той причине, что везде на Западе зарплата человека, получившего определенную позицию, определенную должность, фиксирована. Если ты получил позицию профессора, то получаешь соответствующую зарплату. Конечно, может случиться, что человека, занимающего более низкую ступень, не продвинули по служебной лестнице, или продвинули позднее, чем он того заслуживал, но это, как и везде в мире, вопрос отношений с коллегами в департаменте. Никакого намеренного ущемления материальных прав российских и вообще иностранных специалистов не существует. У меня много учеников, которые работают за границей и ни с одним из них не происходит ничего подобного.
Другое дело, что найти работу для русского человека за границей непросто, потому что существует рыночная конкуренция, а мы привыкли жить в других условиях, мы не умеем предлагать себя, действуем наугад, рады просто где-нибудь “зацепиться”. И когда в положении человека, ищущего хоть какую-нибудь позицию, оказывается молодой профессор из России, это унизительно. Но здесь ничего не поделаешь. Ведь и в нашей стране этот профессор не нужен. Кроме того, естественно, в каждой стране прежде всего хотят предоставить работу своим людям. И Новая Зеландия — для новозеландцев все-таки.
У меня сейчас есть грант, но он тоже появился не сразу. Были свои сложности с его получением, но они несравнимы с суетой и толкотней при получении гранта в России. Здесь все гораздо спокойнее, достойнее. Грант дает большие возможности. К примеру, я могу ездить практически на все конференции, которые мне интересны, могу приглашать визитеров. Недавно ко мне приезжал мой старый приятель и научный коллега, профессор Адамян из Одессы, и прожил в Окленде три месяца. Я был совершенно счастлив. Мы очень хорошо пообщались, воскресили наши прежние планы и уже работаем по их воплощению. Он читал в Оклендском университете очень интересные лекции.
— У наших ученых, даже имеющих гранты, такой возможности — приглашать визитеров, кажется, нет? Это ведь связано с серьезными затратами?
— Конечно, это очень серьезно. Упомянутый визит стоил мне в общей сложности 16 тысяч новозеландских долларов из моего гранта. Правда, из них в виде зарплаты Адамян получил едва ли пять, остальное составили налоги и прочие обязательные выплаты. Но эти затраты, несомненно, окупают себя. Все, что мы вместе сделали, было очень важно. Я счастлив, что я работаю там и имею такие возможности. Проблема единственная — нехватка времени. Это связано с качеством студентов. Дело в том, что по сути я — учитель и люблю студентов. Я — профессор, которому доставляет удовольствие с ними возиться и учить. А, надо сказать, студенты в Новой Зеландии страшно недоученные. Генетически они очень хорошие и способные, но жутко недоученные, и если хочешь, чтобы они реально чему-то научились, надо с ними возиться. Заставлять их читать книжки почти бесполезно — впрочем, как и в Ленинграде, где я тоже проводил в неделю с каждым студентом по крайней мере два часа. Но здесь нужно с ними проводить четыре или пять часов: просто стоять у доски и разговаривать, объяснять , показывать...
— Таково качество
их среднего образования?
— Их среднее образование построено очень своеобразно. Я бы назвал его алгоритмическим. Оно дает необходимые навыки для практической жизни, но не дает пищи к размышлениям и умствованиям. Скажем, объясняя операции со сложением дробей, учитель предлагает взять калькулятор, перевести дроби в десятичные и сложить их опять же с помощью калькулятора. Это эффективно, ребята этим охотно пользуются. Но совершенно ясно, что всякий, кто не умеет пользоваться общим знаменателем, никогда не поймет ни одной формулы. Учителя в школе отвечают на вопрос “Как?”, они учат алгоритмам. На вопрос “Почему?” отвечать не принято. Это один из способов сохранения жесткой социальной и интеллектуальной стратификации, которая традиционно существует в стране и, как ни странно, уживается с демократией. Низшим слоям общества этого образования вполне достаточно для полноценной жизни и работы, а представители высших слоев имеют возможность получить более глубокое образование в университете своей страны или за рубежом.
—Борис Сергеевич, вы работаете в Новой Зеландии, но остаетесь гражданином России...
— Я принципиально не эмигрировал. Я русский человек. И я душой здесь, в России. У меня прекрасные связи с моим прежним институтом и с каждым годом они расширяются. Я помогаю организации грантов, делаю, как мне кажется, важную работу для нашего научного сообщества.
— Вы часто приезжаете сюда...
— Очень часто!
— И как с каждым приездом вы находите наш университет, заметны ли в нем перемены?
— Мне бесконечно жаль наш университет. Я вижу, конечно, что он становится немножко чище, немножко организованнее, но, к сожалению, происходят и другие изменения. Мне, например, очень жаль, что во дворе вырубили все деревья. По-моему, это безумие. Мне хотелось бы, чтобы на месте, где были эти деревья, теперь висела табличка с именем того человека, который их уничтожил, потому что должна быть личная ответственность за содеянное. Я этому человеку руки не подам.
Есть и другие события в университете, которые мне не очень нравятся. Не нравится нереалистическое желание заведующих кафедрами сохранить свою власть. В свое время была прекрасная, на мой взгляд, идея магистратуры, которая уравнивала всех профессоров. Если кто-то из них может предложить интересную для студентов программу и готов ее выполнить, необходимо дать ему такую возможность. Структура кафедр этому препятствует. Она несомненно себя изжила. Ведь кафедра, как правило, представляет сравнительно узкое направление, которое контролируется одним человеком и которое имеет право на жизнь, если студенты, проучившись на этой кафедре, потом находят себе применение. Но для меня совершенно очевидно, что выпускники большинства кафедр университета, особенно на таких факультетах, как математико-механический, не найдут работу по специальности. То, чему их учат, нужно, может быть, одному из пятидесяти. Ради этого устраивать кафедру — это расточительство. Пытаясь сохранить единовластие кафедры, мы убиваем те программы, которые могли бы предложить другие профессора и которые могли бы привлечь студентов, а тем самым постепенно мы убиваем и себя, потому что, я уверен, через некоторое время Ельцин посчитает государственные денежки и задаст себе вопрос: почему в западных университетах на одного преподавателя приходится 16 студентов, а у нас — пять? Понятно, чем это кончится. Напрасно многие мои коллеги думают, что преподаватели-то более-менее защищены, пусть немного, но им платят и будут платить. Разум и целесообразность все равно возьмут свое. Я сам преподаватель, люблю учить студентов и отчетливо вижу, что очень многое из того, чему их учат, им никогда в жизни не пригодится. Так стоит ли понапрасну тратить силы, время и деньги?
— Вы явно живете нашими проблемами, но все-таки не возвращаетесь. Что вам мешает? Вы ждете, когда здесь созреют более благоприятные условия?
— Нет, я не жду. Я сюда вернусь. Этот вопрос для меня решен. Дело в том, что в Новой Зеландии я работаю четыре года и могу работать еще три. Дальше я формально должен уйти на пенсию. За семь лет, естественно, невозможно заработать пенсию, достаточную для дальнейшего проживания в этой стране и, конечно, я уеду домой.
— Я имела в виду ваше желание вернуться сюда, чтобы преподавать в университете...
— У меня есть внутреннее желание вернуться сюда и собирать грибы, общаться с друзьями. А преподавать... Я не уверен, что это кого-то обрадует на факультете. Не потому, что кто-то сомневается в том, что я — хороший преподаватель. Просто и без меня на факультете происходит толкучка вокруг профессорских мест. Я не хочу в ней участвовать.
— Но при этом мы не устаем говорить об “утечке мозгов” из страны. Насколько остра и опасна эта проблема для России, на ваш взгляд?
— Я думаю, что это абсолютно не страшно. Я думаю, это такой пустяк, что не стоит разговоров.
— Это потому, что этих “мозгов” в России не счесть?
— Если бы мы еще друг друга не “сжирали”, то их было бы еще больше...
— А почему мы так не бережем друг друга? Толкаемся, завидуем? Менталитет, что ли, такой особый у нас?
— У нас нет представления о правовом обществе. В России же никогда законы не соблюдались. И работа у нас, к слову сказать, не уважалась. Ну вспомните нашу прекрасную художественную литературу прошлого века... Кто из героев там работает? Кто копит деньги и кто видит смысл в этих накоплениях? Работает один дурак Штольц, которого, заметьте, даже автор не уважает! Остальные либо ждут наследства, либо это наследство прожигают, либо живут приживальщиками, либо просто влюбляются. Они ведь не работают! А почитайте, скажем, английскую литературу. “Домби и сын” — вот образец английской жизни. Герои этой литературы работают не покладая рук. Или возьмите, скажем романы Голсуорси. Его герои не только трудятся и копят деньги, но и думают о месте английской аристократии. Она у них и до сих пор играет важную роль. Она должна показывать пример поведения, в том числе и небанального. "Только джентльмен возьмется всерьез за безнадежное дело". Есть ли у нас слой общества, который способен показывать пример поведения? Нет! В этом смысле у нас нет аристократии. И в этом главное несчастье России.
— Вы осознали это уже вне России? Что вам вообще по большому, философскому счету дал опыт работы за рубежом?
— Я понял, что такое эффективная работа. Преподавать я, конечно, научился здесь. Но теперь я понимаю, что наше преподавание было неэффективным. Этого никто и не требовал. А там спрашивают именно эффективность, именно результат. Наши профессора нередко умствовали, совершенно теряли контакт со студентами. Там любой профессор зависит от спроса на него. Если на его курс не записываются, от его услуг в конце концов отказываются. Зависимость от выбора студентов, конечно, тоже может привести к инфляции лекций, но неэффективность образования невозможно скрыть, и если выпускники не находят себе применения, наступает ответственность профессора за качество их подготовки. Рынок все регулирует и ставит на свои места.
| Содержание номера | Главная страница | Предыдущий документ | К началу документа |
